и о победе над могучими фирболгами[37]. Она открыла инквизитору воспоминания о переселении ее предков на земли пиктов, бриттов и англов, которые все как один тоже покорились власти ее народа, и земли эти приняли его имя – Скоттия, названная в честь скоттов. Шотландия.

Тень помнила. Она помнила всё.

И среди этих воспоминаний, скрученных в тугой клубок до поры до времени, хранилось одно, самое горькое – о том, как скотты предали своих предков, как они забыли, что за кровь течет в их жилах, как отринули память о былой славе и могуществе.

Вот потому-то теперь тень собиралась огнем боли и смерти напомнить им обо всем. И об этом она тоже рассказала.

Человек, знавший, где таится тень, слушал ее, кивал и что-то записывал. Он отрицал ее истинную природу и что-то болтал о бреде, галлюцинациях, расщеплении сознания и ментальной травме, подлежащей лечению. О множественности, каковую требуется свести к единичности. Он вручил антиподу препараты – тень знала, что это яд для нее, что антипод от них окрепнет и одержит над ней верх.

Тень тогда и правда начала слабеть, а у антипода прибавлялось сил. Пришлось позволить зануде-инквизитору жить со знанием о том, что она существует. Но теперь тень вновь набралась сил. Теперь необходимо было заставить его замолчать, пока он не рассказал о ней кому-нибудь еще.

Ее прорывы на свет были по-прежнему кратковременными, и она понимала, что надо использовать такие периоды бодрствования целиком, от и до. Поэтому тень строила планы, вынашивала замыслы, продумывала все наперед.

Она была готова убивать – убивать снова, – и при мысли об этом ее обуревала радость. Тень с восторженным трепетом предвкушала, как будет опять смотреть на смерть других, и у каждого на лице будет написано это странное, растерянное выражение, смесь ошеломления с мольбой. Именно в такие моменты, отбирая чужую жизнь, тень чувствовала собственную власть и всецело осознавала свою истинную природу. Тогда она обретала силу. Через убийства она в конце концов всецело завладеет своим носителем.

А пока она сделала очередной шаг, еще немного продвинулась из тьмы на свет.

Этот мир, казалось, бескомпромиссно выбрал себе черно-белую гамму. Город был серым, небо белесым, и тень переполняло презрение к этому месту, к обитавшим здесь людям; ей отчаянно хотелось раскрасить тусклый город их ярко-алой кровью.

Все они выглядели такими жалкими, что тень, скрывшая свою истинную природу тени, шагала по улицам, борясь с искушением расхохотаться каждому из них в лицо, высмеять их за серость, обыденность, глупость, неспособность осознать, кто они такие. И за их предательство.

За все это они поплатятся смертью. Все это принесет им черно-белый ужас и заставит склониться перед тенью.

Но сначала ей надо было набраться сил, получить больше власти над телом, чтобы она – тень, а не носитель – дольше бодрствовала и управляла жизнью, которую сейчас ей приходилось делить с антиподом. Тень знала, что однажды останется только она и получит это тело в свое распоряжение. Тогда она перестанет быть тенью антипода, она сама сделается создателем теней.

Но пока этого не случилось, ей нужно хорониться.

Необходимо убить того, кто знает о ее существовании, кто уже охвачен страхом и может рассказать миру – не о ней самой, но о ее убежище. В намерения тени входило поведать миру о себе и заставить себя бояться, но никто не должен был заранее узнать, где она скрывается, нельзя было раскрывать личность ее носителя.

Поэтому острие холодного разума тени вычерчивало схемы действий, вырисовывало планы. Лицо и фигура ее носителя были хорошо известны в городе, так что она замаскировалась, как сумела, и отправилась к Лейту. Там, в эдинбургском грязном суетливом порту, у самого берега, она обустроила себе берлогу в обветшалом доходном доме.

Когда тень добралась до места, уже почти стемнело. В помещении на последнем, чердачном, этаже ничто не напоминало о человеческом жилище – там не было ни кровати, ни стульев, ни уюта. Единственным предметом интерьера служила высокая подставка для цветочного горшка. Подставка стояла в центре чердака, а на ней красовался темный плод трудов тени, распространяя вокруг себя сладковатый запах гниения.

Зыбкий, меркнущий свет не мог пробиться снаружи сквозь закопченные стекла окон без занавесок, и тень принесла церковную свечу с подноса, стоявшего на лестничной клетке. Поставила свечу на пол и зажгла. Затем поддела грязную половицу, запустила руку в кишащую крысами черную дыру и достала оттуда кожаный сверток, перетянутый двумя ремешками с пряжками. Словно выполняя какой-то религиозный ритуал, она положила сверток на пол, расстегнула пряжки и раскатала на паркете длинную сумку-скрутку с кармашками.

Это были ее инструменты. При виде их красоты тень охватил трепет. Даже в тусклом свете они поблескивали с ослепительной яростью. Их было три – священное число в кельтских верованиях. Три – число ликов Морриган[38]. Три остро отточенных клинка. Самый короткий назывался sgian-dubh — скин-ду, «черный нож». Самым длинным из трех был шотландский дирк, боевой кортик горцев. Тень выбрала средний, biodag-achlais — пидак-ахлиз, «подмышечный клинок», тайное оружие гэлов. Это был десятидюймовый обоюдоострый кинжал, имеющий удобную форму, чтобы его можно было носить под мышкой в рукаве или за пазухой. Пидак-ахлиз был наточен с обеих сторон до остроты бритвенного лезвия и обладал достаточным весом, чтобы легко пройти сквозь кожу, мышцы и сухожилия до кости. Этот кинжал отнимет дар речи у того, кто отрицает природу тени и может ее выдать.

Скоро пидак-ахлиз заставит его замолчать.

Глава 17

Утро следующего дня началось для Хайда тоже скверно. Вечер накануне он провел, изучая книги по кельтской мифологии – из своей домашней библиотеки и те, что Демпстер принес ему из городской. В результате сны его были наполнены диковинными видениями, но капитан не мог понять, были они вызваны очередным ночным припадком или же оказались обычным порождением взбудораженного мозга.

При этом пробуждение было еще более странным и тревожным, чем сны. Хайда разбудил посторонний звук – и дело было не в громкости, а в его необъяснимости, ибо посторонних звуков в комнате быть не могло. Проснувшись, Хайд несколько секунд неподвижно лежал в полумраке, напрягая слух, чтобы убедиться – звук доносится из мира яви, он ему не приснился.

Тихий, едва различимый звук был не чем иным, как дыханием. Чужим дыханием, не Хайда. Умирающая ночь жалась по углам спальни. Тусклая предрассветная дымка пыталась просочиться сквозь щель между занавесками, но была не в силах рассеять темноту.

Хайд рывком принял сидячее положение,